— Да так, в школе учила, — пожала плечами Саша.

— Мы все в школе учили. Да не все выучили. А что ты ему такое сказала, что он так на тебя взвился?

— В туалет попросилась.

— У нас теперь и столовая, и спальня, и туалет — в одном месте. Хоть бы ведро какое дали…

Следующая остановка была в Минске. Снова со скрипом отодвинулась дверь и в щель просунули два ведра. Воду выпили сразу. Кое-кто стал хлебать вонючую баланду. Шура и Ганька есть ее не стали. Экономно расходовали то, что им собрали в дорогу матери. Володя, попросив у кого-то миску, подошел было под раздачу, но Серега вытащил его из очереди за руку, усадил на ящик и сунул ему кусок хлеба с тонко нарезанным салом.

В туалет по-прежнему не выпускали. И вскоре в вагоне стало нечем дышать.

Однажды поезд замедлил ход. Звякнули буфера. Вагоны остановились.

— Расцепляют.

— Платформы меняют. У них тут, в Европе, рельсы другие, узкие, не то что у нас.

— Мы что, к границе подъехали?

— Да, должно быть, уже в Бресте.

И вагон завыл.

— Ой, мамочка моя родимая!

— Куда ж нас увозят?!

— Кому мы там нужны?

— Погибнем мы там…

Границу два товарных вагона пересекли с рыданиями и криками о помощи. Но их голоса слышала только ночь да заснеженные ели.

После Варшавы поезд останавливался на небольших станциях. Состав несколько раз переформировывали, гоняли по тупикам. Уже ехали по Германии, когда закончилось топливо. Потом повернули на юго-запад. И вот загнали в очередной тупик. Паровоз, хрипло посвистывая, ушел куда-то в промозглую черноту ночи. Утром, едва рассвело, послышались голоса и лай собак. Со скрипом отодвинули дверь. И они увидели шеренгу людей в форме, в высоких шлемах. Это были немецкие полицейские.

Всем скомандовали на выход. С трудом передвигая ноги по скользкому от нечистот полу, они подходили к дверному проему и вываливались на отсыпанный серым гравием откос, катились вниз, поднимались на ноги, окликали друг друга и испуганно бежали вдоль шеренги полицейских с собаками. Полицейские провожали их брезгливыми взглядами, отворачивались, зажимали носы. Шура слышала их возгласы:

— Русские свиньи…

— Из какого свинарника их привезли?!

— Бог мой! И их называют людьми!..

Их построили в колонну по пять, сделали перекличку. Четверых из их вагона не хватало. Охранники полезли в вагон и сбросили под откос четыре окоченевших трупа. Двоих везли от самой Варшавы, двое умерли уже в Германии. Погнали пешком по булыжной мостовой. Когда проходили мимо сквера с аккуратно постриженными деревьями и кустарниками, на фасаде старинного здания Саша увидела тяжелые готические буквы: «Баденвайлер».

— Ганька, мы в Баденвайлере.

— Где это, Сашечка? — испуганно оглядывалась по сторонам Ганька.

— Юго-запад Германии. Граница со Швейцарией и Францией.

— Во Франции тоже немцы.

— Зато в Швейцарии их нет.

— А что, Швейцария в войне не участвует?

— Нет. Она держит нейтралитет.

— Откуда ты знаешь?

— Иван Лукич говорил. И до войны в газетах так писали.

— А если убежать туда? А, Шурочка? Там же войны нет!

— Об этом давай молчать. — И Шура кивнула на полицейского, который шел шагах в пяти и немного впереди, ведя на поводке крупную овчарку с бурой, как у волка, спиной.

Глава двадцать пятая

— Нет, Прокошенька, не справимся мы с тобой. Бревна вмерзли, не осилить нам их. Надо попробовать где-нибудь землю подкопать. Где сильно не промерзла. А ну-ка, разгребай листья.

— Мам, ты думаешь, там есть соль?

— Может, и есть. А может, и нет.

— А зачем мы тогда копаем?

— Спрячемся там. До утра. Ночь переждем, а утром уже пойдем.

— Куда? На хутор? На озеро?

— А куда ж еще? Больше нам, Прокошенька, идти некуда. Ты ж видел, что в деревне делается.

Они выломали колья, разгребли листву и начали долбить мерзлую землю. За этим и застали их полицейские. Они уже успели выдолбить порядочное отверстие, в которое Прокопий свободно просовывал голову, когда сзади послышались осторожные шаги.

— Мам, смотри, — мгновенно побледнел мальчик.

Зинаида оглянулась и присела от страха. Шагах в пятнадцати от них стояли двое полицаев. Один из них напряженно улыбался, держа наготове направленную на них красноармейскую винтовку. Другой отдувался, вытирал пот и оглядывался по сторонам.

— Ты кто? — спросил ее первый полицай.

Зинаида молчала. Произошло то, чего она боялась больше всего. Она ловила ртом воздух, который вдруг стал горячим, так что обжигало гортань и грудь. С трудом удерживая дыхание, Зинаида опустилась на снег.

— Что, беглая, спеклась? — хохотнул Соткин. — Ты чья же будешь? Старостина дочка? Ну, что молчишь? Знаем, наслышаны. Хотя лично, так сказать, не имели чести…

— Мы тут… За дровами пришли… — Зинаида с трудом выдавила эти несколько нелепых слов и жестом приказала Прокопию, чтобы уходил.

— Стоять! — тут же крикнул Соткин. — И не вздумай бежать. Пуля все равно быстрее бегает. За дровами они пришли… А может, за грибами? Или сенца коровке подкосить? Время-то как раз подходящее…

— Отпустите нас. Ну пожалуйста, отпустите. — И Зинаида встала на колени. — Христом богом прошу, отпустите. Мы ведь никакого зла никому не сделали.

— Разберемся. Сделали или не сделали… Может, и отпустим. — И Соткин засмеялся, сверкая белыми крепкими зубами. — А ну-ка, Матвей, пройди там, посмотри. Если никого, бегом сюда. С красавицей разбираться будем…

Фимкин, ухмыльнувшись и скользнув взглядом по лицу и дрожащим рукам Зинаиды, побежал к оврагу, на ходу заглядывая под навесы и в обвалившиеся шалаши, оставшиеся с прошлой зимы, когда отряд Курсанта пытался обосноваться здесь.

Господи, отведи сына моего, Прокопия, от зла этих людей, молилась Зинаида. Святая Владычица, Христа Бога нашего Мати, попроси Сына своего, со хранителем моим ангелом, спаси души наши, огради…

— Молишься, красавица… Значит, грешная. Молись, молись… — Соткин опустил к ноге приклад винтовки, достал из кармана шинели кисет с табаком и начал старательно сворачивать «козью ножку». — А парень с тобой чей же? Неужто твой?

— Мой. — И Зинаида схватила Прокопия, крепко прижала его к себе. — Если вы над ним что удумаете сотворить, бог вас накажет. И вас, и ваши семьи, и весь род ваш до четвертого колена. Вы слышите?

— Не тронем мы твоего щенка. Он нам без надобности. А вот с тобой у нас, красавица, разговор будет полюбовный. Будешь себя хорошо вести, договоримся. От тебя, как известно, не убудет. И ты свое получишь, и мы.

— Вы что такое задумали? Не смейте прикасаться ко мне! — Зинаида заплакала.

Прокопий вырвался из ее рук, схватил обломок кола, которым долбил землю, и кинулся на полицейского.

— Ишь ты! — И Соткин ловко, поддав каблуком затыльник приклада, вскинул винтовку и прицелился, стараясь поймать на мушку лоб мальчика.

Но выстрел прозвучал из глубины просеки, и полицейский, пошатнувшись и сделав вперед несколько неверных шагов, словно ища упор, начал заваливаться навзничь.

Выстрел заставил Фимкина машинально пригнуть голову, а затем метнуться за надежную колонну сосны в тот момент, когда он уже выбирался из оврага, собираясь сказать своему напарнику, что никого тут больше нет. Он видел, как мальчонка схватил березовый кол и бросился на Соткина, как Соткин вскинул винтовку. Фимкину не хотелось стрельбы. Ни стрельбы, ни лесной погони по незнакомым местам, ни опоздания на ужин. Беглянку нашли, да еще и не одну. Доставить ее к господину Юнкерну было делом несложным. А там можно рассчитывать и на поощрение. Юнкерн — человек не прижимистый. И жратвы немецкой подбросит, и из трофеев что-нибудь. И потому то, что Соткин вскинул винтовку и всерьез выцеливал мальчонку, бросившегося на него с палкой, его привело в замешательство. Он хотел было крикнуть, чтобы напарник не стрелял. Не убьет же его мальчишка, ведь он и с колом едва справляется. Но выстрел опередил его. Однако полыхнуло не оттуда, откуда должно было полыхнуть, если Соткин действительно решил подстрелить мальчонку, чтобы потом легче справиться с девушкой, а откуда-то из глубины просеки. Пуля, пройдя навылет, вырвала из рук Соткина винтовку.